В пословице «Вода камень точит» кто ты? Вода? Камень? Или процесс «точения»?
* * *
Язык можно использовать, чтобы освободить себя от власти языка
* * *
Тебе сказали, что ты рожден, но это еще не смертный приговор. Приговор – это когда ты согласился с этим
* * *
Главная ответственность в том, чтобы эго не распознавало себя как владелец субъектности – только как квартирант
* * *
Ты серьезно
считаешь, что подлинное Знание может
быть упаковано в печатные страницы?
Я
– да. Но «упаковано» не в интеллектуальной
форме
* * *
Нам навязано формальное персональное гражданство в «Государстве Реальности». Но подлинная Реальность – это бесформенное и нон-персональное «небо» вне государств/состояний
* * *
Сравнение и выбор обманчивы. Если человеку предложить Амриту или Колу, он скорее всего выберет хорошо разрекламированную Колу
* * *
Само понимание, что взаимопомощь – это фактор эволюции, есть спонтанная личная этика/сахадж свадхарма
* * *
Видя проявленное как сон, тем не менее, не выбирая, делись этим знанием с персонажами сновидения
* * *
Dream is not a sin
Сон – это не грех. Проявленное не грех – просто иллюзия
сгенерировано AI
«В прошлый раз мне велено было пять пудов напрясть, а сегодня уже семь, – нервничала Крошечка-Хаврошечка, быстро шагая на пастбище. За ней едва поспевала хромая Трехглазка. Слева было сельское капище с зубастым идолом прародителя Мул-Майя*, дальше чуть поодаль кладбище, а справа дремучий ельник, где, как поговаривали, обитали мохнатые лешие. – Да еще соткать, побелить и в трубы покатать. Справится ли Коровушка-матушка с этой задачей?»
«Эй, не так быстро!» – услышала Крошечка сзади окрик изрядно поотставшей спутницы.
«Когда я вхожу в правое ухо Коровушки-матушки, я слышу чудесную музыку, дивное многоголосье, и каждый голос будто объясняет мне мою жизнь. И словно он сам по себе и не зависит от другого. Но как же мне их понять, когда они вот так все сразу? Как мне понять причину моей тяжкой доли?… – думала Крошечка, уже подходя к пастбищу. Прислушалась на секунду она к родным звукам поля и леса. Может быть они подскажут? Но от тех архаичных времен, в которых происходило действие ее сказки до времени Баха было слишком далеко, так далеко, что в криках лесных птиц, шуме дубов и журчанье ручья даже идеальный музыкальный слух Крошечки не мог уловить имя композитора. Да если б и уловил, никакой практической пользы ей от этого не было бы. – А что будет, если сделать наоборот и войти не в правое ухо, как всегда велит Коровушка, а в левое? Может быть, музыкальный язык станет понятней, и смогу я узнать наконец, кто виноват в моих бедах и что мне вообще со всем этим делать?» Вопрос «что делать?» часто донимал девочку.
Злая мачеха и три ее дочери ненавидели Крошечку-Хаврошечку за ее не по возрасту развитый интеллект, считали высокомерной выскочкой, всячески унижали и работой морили. Только и делали они что у ворот сидели и на улицу глядели, а Крошечка на них работала, их обшивала, для них пряла и ткала – и слова доброго никогда от них не слыхала.
Но заметила эту несправедливость Коровушка, которая раньше принадлежала ныне покойной матери девочки, и стала помогать сироте, всю работу за нее выполняла. Заподозрила тогда мачеха свою падчерицу в чародействе.
И вот, после двух неудачных попыток поймать дерзкую девчонку на колдовстве, сейчас в поле с ней мачеха отправляет Трехглазку. А кем была та Трехглазка? Как ей удалось открыть третий глаз, который виделся прочим лишь как темное пятнышко, будто нарисованное посередь лба девочки, и о тайных возможностях которого ведать не ведали ни Крошечка ни Коровушка? Неужели была она преданной бога Шивы, неужели перевоплотившейся демоницей, в одной из прошлых жизней совершившей маха-тапасью?
«Спи глазок, спи другой», – привычно бормотала заклинанье Крошечка-Хаврошечка, не подозревая, что полностью усыпить Трехглазку – как до этого она усыпила Одноглазку и Двуглазку – она никогда не сможет. Потом влезла Коровушке в левое ухо, сделав все наоборот, как и собиралась, – а из правого вылезла. Снова ничего не поняла она в загадочной музыке, но работа Коровушкой снова была выполнена исправно. Взвалила Крошечка себе на плечи семь пудов тканого полотна, а Трехглазка, как прежде и сестры ее, пошла налегке. И две девочки отправились домой, каждая думая о своем.
«Никакая она не Сорока (так кликали в семье Трехглазки Коровушку-матушку за ее пегую масть) это Сурабхи, корова желаний, – размышляла Трехглазка после увиденного в поле. – Хитрая Хаврошка скрыла волшебную корову от нас! Надо сделать так, чтобы Сурабхи помогала мне, а не ей. А мать слишком злая, она просто заколет чудо-животное. Нельзя ей рассказывать». Так решила Трехглазка.
«Должно быть, какое-то событие в будущем может повлиять на Сурабхи», – продолжала думать она, и, придя домой, ничего не рассказала старухе, пошла на сеновал, откопала в тайном месте лубяной туясок с порошком чародей-гриба, нюхнула пару раз: один раз левой, другой раз правой ноздрей, села в позу лотос и стала бормотать «спи глазок, спи другой», пока два ее глаза не закрылись. И тогда смогла она третьим глазом увидеть будущее. Трехглазка увидела все то, что мы с тобой, дорогой читатель, уже знаем из предыдущих текстов: увидела Кропоткина, Раману и даже фермера Джона. И еще увидела Трехглазка такое, о чем мы можем только гадать. Может быть, красавца-жениха Хаврошечки? Или ее богатую жизнь в будущем? Сего никто не ведает – эта часть Трехглазкиного трипа осталась за кадром нашей анархично-архаичной сказки.
Но бросилась тогда хромоножка, вся кипя от негодования, к матери и все рассказала о том, как Крошечка забиралась в одно ухо Сурабхи и вылезала из другого, а потом исполнялись все желания негодницы.
Спознала Хаврошечка, что Коровушку ее резать хотят, в поле побежала, обняла свою благодетельницу и говорит: «Коровушка-матушка! Тебя резать хотят».
Сурабхи глядела в небо и там в облаках видела, что какие-то события в будущем заставляют ее сейчас умереть. Она видела образ бородатого старика, который в будущем должен сильно повлиять на каждую из ее жизней, включая нынешнюю, но для того чтобы все случилось именно так, придется ей сейчас принести себя в жертву.
«Не ешь моего мяса, а череп очисти тщательно от плоти, рога выкраси один в черный, другой в красный цвета, и надень себе на голову в день летнего солнцестояния во время сельского праздника. При этом не думай «что и зачем?» – просто исполни в точности то, что я сказала, чтобы жертвоприношение мое не было напрасным». Прекрасно знала Сурабхи, что сценарий для Крошечки уже прописан, и у той нет ни единого шанса от него уклониться, но – как это всегда делают всеблагие боги, утверждая в проявленном мире карму и дхарму, – постаралась создать у человека иллюзию личного действия.
И конечно же, Хаврошечка все сделала в точности так. Голодала, но коровьего мяса не ела, а когда вываренный череп выбросили прочь, подобрала его, очистила от остатков плоти и, выкрасив один рог в черный цвет, другой в красный, спрятала в колючих кустах ежевики и стала дожидаться солнцестояния. И вот, как только она водрузила коровий череп себе на голову, что-то случилось с душой. Поняла Хаврошечка смысл того многоголосья, которое слышала раньше в голове Сурабхи. И душа Крошечки перестала быть ее собственной, а стала она ничьей, лишенной владельца, свободной как сама Стихия. Жители селенья заметили перемену в Хаврошечке, стали относиться к ней с уважением, а чудо-девочка стала отвечать на их вопросы – но не «что им делать?» в той или иной ситуации, а «кто они есть!», какой бы ни была ситуация; а еще развивала в людях взаимопомощь и любовь к свободе.
Трехглазка же поняла свою ошибку, раскаялась, подружилась с Крошечкой и стала использовать свой дар во благо людям, а не во вред. Трехглазка начала исповедовать «майский оптимизм», да так истово, что первый день месяца мая стал с тех пор в селении, где они жили, праздничным. Это уже позже ведьмы переиначили праздник в Вальпургиеву ночь, а еще позже «1 мая» стало днем солидарности. Трехглазка убеждала всех, что своим третьим глазом будто увидела она, что «майя» – это не просто иллюзия, хаотичный сон, а некая событийная вуаль, которая колышется ветром времени таким образом, что все живое в ней движется от жесткой заданности и беспощадной борьбы к свободе и взаимопомощи. Когда-то в будущем кто-то скажет, что эволюция иллюзии и иллюзия эволюции комплементарны, но до того времени было дальше даже, чем до полифонии Баха, и слов таких мудреных пока не выдумали. Еще уверяла Трехглазка, будто увидела она, что ветер свободы – он же и есть ветер времени – в северном полушарии дует с запада, а в южном с востока – но в чушь такую селяне не поверили, потому что шарообразность земли посчитали несусветной дикостью. Да и правильно, в общем-то, сделали, так как с розой ветров Трехглазка явно что-то напутала. Все просто радовались и веселились в первый день мая вместе с пробуждавшейся природой, делились друг с другом чем майский гром послал и помогали соседям пахать и сеять, а идолу прародителя Мул-Майя в тот день зубастый рот заплетали зеленым венком.
А вот злобной мачехе было не до веселья. Она не раскаялась в убийстве коровы Сурабхи и тяжесть душевная давила ее все сильнее, пригибая к сырой земле. Власть ее над семьей рухнула, и дочери перестали слушаться. А потом так случилось, что пропала она без вести. «Как же это вышло?» – спросите вы. Когда люди выбросили прочь кости Коровушки, стали кости эти грызть зубастые собаки, но ни одну разгрызть не смогли, потому что не простые это были кости – лишь растащили по округе. Злые языки поговаривали, будто пошла однажды старуха в лес за груздем белым и грибом подберезовым, споткнулась о коровью кость и упала. И как только ударилась она о сырую землю, выскочили из заповедной чащи два мохнатых леших, Черный и Красный, и разорвали душу мачехи на две части: левую и правую – и каждый утащил свою добычу в далекие горные пещеры, а тело мертвое бросили они в торфяное болото.
* Мула майя (санскр) -- корневая причина сотворения иллюзии
КОРОВА КРОПОТКИНА 3. ПРОСТРАНСТВО
(отклик на публикацию в сетевом издании "Акратея")
сгенерировано AI
Беспечная жертва, оказавшись в потенциально опасной среде, вдыхает извне внутрь себя чуждую ее природе РНК-молекулу, «вирус-государство», и он начинает внутри ее сознания свою разрушительную работу. Первым делом лишает оное обоняния, нюха – способности интуитивно «по запаху» находить дорожки к свободе. Затем аксиоматизирует «самоочевидные» и жестко охраняемые «здравым смыслом» границы себя, эго, псевдосубъектность. Простой и лишенный любых интерпретаций процесс «себя» как глагола подменяется процессом-существительным, объектом болезненно-замысловатого исследования – судебного преследования.
Всякие связи с Бесконечностью – и свободой как ее атрибутом – окончательно отсекаются, осознание «себя как вольной стихии» подавляется полностью, даже его интуитивные проблески – зараженный замыкается в обособленности и заболевание принимает острую форму: выделяемые вирусом токсины поражают сознание клаустрофобией, заставляя его спазматически галлюцинировать, отождествляя «себя» с тяжелыми симптомами государственных манифестаций: я – подсудимый, я – судья, я – сама тюрьма и пр.. Со всех сторон стены Замка. И вот уже «я» осознается как насекомое с нулевой вариативностью поведения – только инстинкт. И никаких уже больше выпиливаний лобзиком! Вирус победил и заставляет больного (продолжим аналогии с ковидом) «чихать» зараженными текстами, затягивая читателей в галлюцинацию, где вирус желает поражать другие еще не инфицированные индивидуальные сознания.
Но тут Кафка посылает сигнал – через текст, пронизанный болью, посылает сигнал о наличии этой самой боли – посылает предупреждение, реализует свою эмпатию по отношению к себе подобным, нетленную данность, несвойственную насекомым, но присущую высшим приматам, которую никакие вирусы не в состоянии до конца уничтожить. Сознание читателя, уже утратившее иммунитет, уже поверившее в реальность кошмара, приготовилось к печальному финалу, к жестокой аннигиляции маленького «себя». И близость такого финала очевидна. Самоотверженно предупреждая собственной болью, Кафка, тем не менее, не способен прервать галлюцинацию, вывести на Простор из лабиринтов Замка.
Это может сделать только старый, толстый, бородатый доктор в белом халате, который портит весь пафос пошлой фразой: «Граждане, посещая государственные учреждения, не забывайте надеть марлевую повязку!»
Сознание, идентифицированное с личностью, похоже на бутон. Некоторые расцветают, другие остаются нераспустившимися
* * *
Ты не можешь вспомнить рождение, потому что стараешься вспомнить, как ты появился среди объектов мира. Попробуй обратное: как мир появился из тебя!
* * *
Гуру делится с миром своим существованием, но люди пытаются заимствовать его концепции
* * *
Гуру не обязан отвечать на каждый вопрос, который генерирует праздный ум
* * *
Знание – только твое. Как только ты делаешь его чем-то объективным, оно аннигилирует самое себя
* * *
Никто не обязан делать то, что ты хочешь или считаешь разумным. Не расстраивайся!
* * *
Знанию виднее, для кого сделаться объектом интереса
* * *
Are you aware of the place
where you can find no time no space?
You can't compare, have no choice --
a stranger speaks your own voice.
You can deny or can believe –
this place, my friend, you never leave*
* * *
Недостаточная уверенность в «себе без эго» – ворота для внешних манипуляций
* * *
«Я есть» означает «я ем»,
живых убивая –
проблема такая
с манифестированным «I am»
* Тебе знакомо место, где не найдешь ни времени, ни пространства; не можешь сравнивать, нет выбора, какой-то незнакомец говорит твоим голосом? Хоть верь, хоть нет -- это место ты никогда не покидал
Там была открытость, доброжелательность и еще что-то неуловимое, а главное, его "Hello!" разительно контрастировало с моим собственны способом отвечать на звонки, изменяя и корректируя его, а вместе с этой малой частью сознания и все сознание целиком, ибо всякое малое -- оно и есть Целое.
И сейчас, когда Махараджа уже давно нет с нами в физическом смысле, это "Hello!" по-прежнему четко и ясно звучит и звучит, неподвластное какофонии времени
В единстве Духа все иначе –
Восторг свободы. Это значит
Душа отдельная сдалась;
Я – целое, не дробь, не часть –
Единое вернуло власть.
Облегчен от желаний ум,
И сорняки тяжелых дум
Прополоты. Не обусловлен
И в вольности своей не сломлен
Дух безымянен и бесформен.
Он светит ярче, вверх и ниже
Незнанья пробивая крыши –
Того что не спешит постичь,
Что можно светом озарить,
Отмыть, очистить от сомненья
Его убогое творенье
*. *. *
Как света лунного обманное сиянье
Приливы и отливы мира прочь влекут вниманье - -
Реальность же глядит и заливает светом
Всю суетность мирских сюжетов
Жила-была буква. Звали ее «Ять»*. И была она очень похожа на букву «Я», но в отличие от последней буквы алфавита не пыталась она занять место Имени.
Понимала она – в те далекие времена интуитивно – что «я» – это на самом деле не субъект, совершающий действие, а глагол, процесс действия. А субъектом может быть только подлинное Имя, безо всяких там «вместо». Поэтому и форму она имела глагольную, скромную, оканчивалась на «-ть».
И была у нее буква-сестра – злая, эгоистичная и еще я-беда. Уж она-то была уверена, что может занимать место Имени. За это поставили ее в самый конец алфавита. Не нравилось ей, что у нее есть сестра-конкурент, очень на нее похожая по звучанию, но совсем другая по сути. И затаила она зло.
Долго выжидала буква «Я» подходящий момент, и наконец дождалась. Явился в мире людей злой Грамотей, такой же эгоистичный, как сама буква «Я», само воплощение «эго» – тот час же побежала она к нему ябедничать. И заорал Грамотей: «Упразднить! Запретить! Забыть!» А послушные приспешники поспешили все это исполнить.
Так что теперь все уверены, что «Я» вполне может заменять Имя, а «Я-процесс» всем кажется непонятным, глупым и даже запретным.
*Все персонажи и события сказки вымышленные, как тому и полагается быть в сказках
