рисунок Э.Г. Томсон, 1906, источник
«Доброе утро, товарищ интерпретатор! – снова услышал я знакомый жизнерадостный голос, который всегда будил, даже когда я бодрствовал. – Будь добр, объясняй срочно мое оборончество. Надоели уже эти упреки. Все они только от недопонимания».
«Прямо вот так, с бухты-барахты?» – с трудом переходя из мира грез наяву в так называемую реальность, спросил я.
С одной стороны, мне льстило такое свойское обращение со стороны князя. С другой, Кропоткин постоянно подталкивал меня к высказыванию слишком смелых идей, что было свойственно, скорее, ему самому, чем мне. И это порождало в уме некий легкий когнитивный диссонанс, даже лучше сказать, когнитивную щекотку. И еще, его неуемная трудолюбивая натура невольно заставляла меня стыдиться собственной лени.
«Петр Алексеевич, если я буду постоянно все объяснять, меня сочтут высокомерным выскочкой и закидают гнилыми помидорами, – попробовал я отвертеться. – И, между прочим, будут правы».
«Все равно объясняй. Подумаешь, помидоры гнилые… – Кропоткин на секунду задумался, – Да и где они их возьмут? У вас сейчас все помидоры как пластмассовые, гнилых еще поискать», – включился его обычный рационализм.
«И еще, друг мой. Уж коли читаешь мои письма, подкорректируй, пожалуйста, стилистику моей речи. А то я сам себя не узнаю, никогда не бывал таким грубым, как в твоих текстах. Радикален совсем не значит груб. Я понимаю, конечно, что для постмодерниста, коим ты безусловно являешься, такие вольности допустимы, но… считай это моей личной просьбой».
Мне стало неловко. Князь высказал вслух то, что подспудно беспокоило авторскую совесть. Но пора было начинать, я посмотрел Петру Алексеевичу в глаза и начал.
Подлинная свобода Кропоткина в том, что он прежде чем принять триггерящие его идеи, или осуществить намерения, не пропускает их через прокрустово ложе книжной идеологической ограниченности, через соответствие/не соответствие какому-либо «-изму», даже если он как будто бы нейтрализован корнем «анархо-». Петр Алексеевич воспринимает их напрямую в динамичном эволюционном моменте. Здесь и отношение к войне и предложение учредить республику, сделанное в сентябре 17го, когда туча большевистского авторитарного реваншизма уже нависла над страной.
Что касается оборончества, то взгляд у Кропоткина не классовый, не национал-государственный, а эволюционистский. Наблюдая некую «нацию», он видит в первую очередь не «историческую общность», не граждан государства, а популяцию, проживающую на определенной территории и достигшую определенного уровня эволюционного развития. Причем уровень, в соответствии с его фокусировкой на роли «фактора взаимопомощи» определяется не достижениями в области производства, не какими-то «формациями», а степенью свободы и развитием горизонтальной кооперации в рассматриваемых обществах. Так например, становление централизованных государств в Европе он считал деградацией по сравнению с вольными средневековыми городами.
Его решительная поддержка Антанты была вызвана не переходом из либертарного в либеральный лагерь, не вдруг возникшими симпатиями к парламентаризму и свободной конкуренции, а настоящим ужасом перед нарастающей силой авторитарной Германии. Для Петра Алексеевича пробуждение и усиление рейха было чем-то вроде воскрешения древней рептилии, этакой Годзилы, вдруг воспрявшей и угрожающей более эволюционно развитым сообществам. Он пишет 2.09.14 Жану Граву про «...армию гуннов, которые дерутся как дьяволы, попирая ногами все права человечности», пишет что «для этих диких орд международного права больше не существует», и затем: «Проснитесь! Не давайте этим злодеям-завоевателям снова раздавить латинскую цивилизацию и французский народ, у которых уже был 1848 год, была Коммуна 1871 года, тогда как у немцев не было еще 1793-го! Не дайте наложить на Европу ярмо целого столетия милитаризма!»
Пробуждение и временное торжество реакции, если присмотреться, есть процесс вполне заурядный. Эволюция, тестируя какие-то новые изменчивости, будь то индивидуальные признаки или принципы новой общественной организации, осуществляя отбор, всегда делает шаги назад, отступая в прошлое, и проверяет Новое на прочность, сталкивая его с навыками выживания или организационными принципами Старого. Но Кропоткин же не мог просто так наблюдать это, сложа руки! Он должен был поддерживать эволюционно-прогрессивную сторону.
Добавлю еще, что генетики старый князь наш не понимал, принципы менделевского отбора не признавал, а видел эволюцию как систему совершенствования существования живого через наследование приобретенных признаков. То есть, для него культурно-исторические процессы вообще не отличались от филогенетических, и культурно-историческое наследие стран Антанты было для него именно эволюционной ценностью, которую необходимо было защитить от атак архаики. (Интересно, что один из отцов современной этологии Конрад Лоренц, как и Кропоткин, в своей эволюционистской этике выводивший человеческую нравственность из животной преднравственности, но естественно, генетику понимавший и признававший, тем не менее в своей «Агрессии» пишет про наследование приобретенных качеств в случае именно людей: «Когда биолог говорит о наследовании приобретенных признаков, то он имеет в виду лишь приобретенное изменение наследственности, генома. Он совершенно не задумывается о том, что "наследование" имело — уже за много веков до Грегора Менделя -- юридический смысл, и что это слово поначалу применялось к биологическим явлениям по чистой аналогии. Сегодня это второе значение слова стало для нас настолько привычным, что меня бы наверно не поняли, если бы я просто написал: "Только человек обладает способностью передавать по наследству приобретенные качества".)
Для Петра Алексеевича Первая мировая не была битвой равных противников, не была она также войной между «плохими» и «хорошими» – это был конфликт «плохих» с «отвратительными». За кайзеровской Германией острый глаз опытного наблюдателя уже вполне мог разобрать кошмарный призрак фашистского рейха, а Антанта – при всех своих очевидных недостатках – была противостоящей «гуннам» силой.
А вот марксизм – наоборот! Так называемая социал-демократия, государственный социализм, зародившийся в Германии и являвшийся одной из вторичных судорог нарастающего авторитаристского спазма, стал троянским конем в освободительном движении, в том как этот процесс понимал эволюционист Кропоткин. Не случайно наиболее радикальные представители социал-демократии большевики фактически агитировали в пользу Германии. В России с ее запущенной формой хронической чингизхановщины, «в России, где на Берлин смотрят, как католики смотрят на Рим», как писал Кропоткин С.П. Тюрину, в стране «зловещего про-германства» был очень слабый иммунитет к этой социал-вертикальной германской заразе, которая впоследствии перекинулась с немецкой на славянскую популяцию и терзала последнюю целых 70 лет.
16.07.15 Петр Алексеевич пишет Джеймсу Мейвору «В России масса социал-демократов считают Берлин своего рода Меккой социализма. Они не считают германские победы угрозой для всей Европы, и особенно для России. Вы знаете, какое значение эта партия приобрела в России и какое интеллектуальное влияние она оказывает, начиная с 1905 г., на другие прогрессивные партии. Высказаться негативно о немецкой Kultur было равносильно преступления; когда я назвал немцев «гуннами», на меня стали смотреть как на гнусного преступника, посягнувшего lese-majesté социализма. Вы можете представить себе силу прогерманских настроений в обществе, если примете во внимание большое число наших судей из немцев, генералов из немцев, немецких агентов и немецких баронов».
А теперь давайте сменим систему координат. Перейдем в систему совсем другую, никак не связанную с первой, где нет никаких «гуннов», зато есть «гуны»: тамас*, раджас** и саттва*** – три основные начала материальной природы, три режима деятельности, определяющие взаимодействия материальных элементов. Если посмотреть на события Первой мировой в системе координат индийской философии, мы увидим жесткий конфликт раджа-гуны (эгоистичного ажиотажа) англо-французского либерального капитализма и тама-гуны (злобного невежества) немецкого авторитарного милитаризма. И наш саттвичный Кропоткин, этот Счастливый принц, призывает не оставаться нейтральным, а активно принять сторону более эволюционно продвинутой противоборствующей стороны, то есть, по сути поддержать раджас против тамаса.
«Интересно ты интерпретируешь, – смеясь прервал меня Петр Алексеевич, – аж заслушался. На восточную сказку похоже».
Но я так сосредоточенно погрузился в приятное гудение левого полушария своего мозга, что на этот раз даже не ответил князю, а увлеченно продолжал.
Интуитивно Кропоткин осознавал, что спазм германского авторитаризма, эта концентрация злобы и невежества, которая достигнет своего максимума в эпоху Гитлера, идет по восходящей – и всеми силами пытался такой тенденции противодействовать. Понять его можно: пусть и раджа- и тама-гуны являются режимами деятельности низшими, первая все-таки стоит выше второй, и дистанция от раджаса до саттвы все-таки меньше, чем от саттвы до тамаса. Наигравшись в раджасе, сознание обычно обращается к саттве – что например происходит в развитых демократиях, когда осознав тупиковость безудержной эгоистичной гонки, люди обращаются к благотворительности, к сочувствию по отношению к слабым и угнетенным, к духовности наконец – тогда как случаи скачков из тамаса, гуны деградации, в саттву очень редки.
И подведу итог: светлый князь наш Петр Алексеевич оборонял не Россию и не Францию. Он пытался защитить более высокую эволюционную ступень, уже взятую сапиенсами – защитить от агрессивного архаично-тамасичного спазма воскресших «гуннов».
– Ну как, Петр Алексеевич, прав я или не прав?
– Знаешь, – глядя мне в глаза, произнес Кропоткин, мне все равно, прав ты или не прав. Не прав/прав.**** Мне на самом деле не интересны такого рода изношенные представления. Я вижу их тупиковость. Конечная точка. Правота – религиозный термин. Мне интересны смыслы, интерпретации, речевые коммуникации – мне интересны идеи, которые могут флуктуировать...
Я с интересом слушал эти новые мысли князя, когда вдруг совершенно другая, совсем незнакомая тема возникла в уме моем и заняла его полностью. В голове сначала промелькнул образ какой-то ржавой похожей на эскимо гранаты времен Первой мировой, а следом за пролетевшим образом той древней гранаты взорвался вопрос. Ошарашенный и встревоженный, я какое-то время удерживал тот вопрос внутри. Нелепые догадки нетерпеливо толкались в уме, как посетители в приемной чиновника. Потом, немного успокоившись, я наконец спросил: «Петр Алексеевич, дорогой, а вы помните, кто вообще вас разбудил или что разбудило?»
«Я думал, это был ты, – задумчиво произнес Кропоткин, затем, увидев мое недоуменное лицо поправился, – ну не конкретно ты. Когда я снова открыл глаза, рядом стояло много людей – наверное, тысяча или даже больше – точно больше, чем было на похоронах. И ты там точно тоже был, хорошо помню».
*Из-за тамаса человек желает убивать других или себя, он забывает о ценности жизни.
Такой человек делается столь злым, что бродит, будто одержимый злым духом, – и его не сдержать ничем. (Дасбодх, гл.2.6)
**Человек раджасической природы хранит зерно, копит деньги, его ум привязан к этому, и вся его жизнь – жизнь скряги.
Он говорит: «Я молод, я красив, я силен, я умен, я лучше всех» (Дасбодх, гл.2.5)
***Саттвичный человек прост в общении со всеми, у него на уме нет вражды – ему нравится помогать другим, даже если его жизнь в опасности.
Если кто-то бьет другого, человек саттвы предпринимает усилия, чтобы прекратить это, и освобождает от рабства людей или иные создания. (Дасбодх, гл.2.7)
****Далее в тексте используется высказывание, заимствованное у Ричарда Моргана, участника конференции, посвященной юбилею П. А. Кропоткина Life, Freedom & Ethics: Kropotkin Now!
Воспользуемся приемом, когда Петр Алексеевич из объекта наблюдения становится субъектом высказывания... только и всего.
