Морис Фридман (2) -- из воспоминаний Апы Б. Панта

В течение этого периода единственным и неотступным желанием Мориса было каким-то образом попасть в Индию. А любое желание, когда оно становится беззаветной страстью, исполняется – так случилось и с Морисом.
В 1935 году сэр Мирза Исмаил, выдающийся и дальновидный правитель (диван) Мисора, совершал тур по Англии и Франции в поисках подходящего человека, обладающего талантами инженера и управленца, для проектируемого Государственного Электротехнического завода в Бангалоре. Правительство, чтобы содействовать в поиске, предложило ему посетить некоторые крупнейшие заводы Франции. Это привело его на тот самый завод, где управляющим был Морис.
Насколько глубоко этот выдающийся администратор и государственный деятель был впечатлен личностью и работой Мориса Фридмана, можно судить по реплике, случайно брошенной во время того двухчасового визита: «Мистер Фридман, как жаль, что вы не можете приехать и хотя бы нанести нам визит в Мисоре, чтобы дать совет, как нам развиваться». У сера Мирзы в голове была идея построить в далеком Бангалоре точно такой же завод, как в Париже.
Ответ Мориса был для него типичен: «Сэр, мои чемоданы собраны. Я готов ехать с вами!»
Так Морис попал в Индию, страну его мечты, и исполнил не только свою судьбу, но и помог многим – таким как я – исполнить свою.
В течение двух лет по прибытию своему в Бангалор Морил наладил на Государственном Электротехническом заводе производство трансформаторов, распределителей, резисторов, изоляторов – всего того, что было насущной потребностью по части электричества в этом передовом, прогрессивном княжестве.
Не прошло и шести месяцев с момента его прибытия в Индию как Морис стал горячим приверженцем Шри Раманы Махарши, мудреца Аруначалы. Всю неделю он работал в Бангалоре, а потом спешил в Тируваннамалай, чтобы провести выходные с Махарши. Морис умолял Багавана даровать ему саньясу. Он сказал, что хочет отречься от мира и искать просветления. Шри Багаван, как обычно, отказал ему в саньясе, сказав: «У меня нет охровых одеяний для вас, сэр, и вам они не нужны!»
Но Морис не был бы самим собой, если не был бы задиристо упрям и своеволен. Он поехал к Свами Рамдасу в Анандашрам в Канангад и принял обеты от него. Ему было дано индуистское имя Свами Бхаратананда. Он обрил голову, выбросил европейскую одежду, оделся в шафрановые одеяния бродяги и поклялся просить милостыню на пропитание, для чего раздобыл даже традиционную чашу для подаяний. Это тоже было типично для Мориса. В нем никогда не было ничего притворного или нарочитого, лицемерного или фальшивого. Он был на 100 000 % искренен, и именно всерьез следуя убеждениям, подстегнувшим его на выполнение его желания отречься от мира, которое однажды возникло в душе, он мгновенно предпринял спонтанное действие. Но желание носить определенную одежду и упрямые мысли о смысле саньясы постепенно отпали, вследствие его постоянного общения с Раманой Махарши и Д. Кришнамурти. К 1947 году он был свободен от этих внешних проявлений.
Но это было уже после той конфронтации с сэром Мирзой, которая вылилась в довольно бурную сцену нашего знакомства.
С самой первой нашей встречи Морис, так сказать, «взял меня за руку». Хоть я и не знал об этом, он начал наставлять меня на верный путь. Сам он был далеко-далеко впереди, но терпеливо, с любовью ждал, чтобы я мог за ним поспевать. Он никогда не злился и не раздражался из-за моих бесчисленных «принцевых» и разных прочих глупостей.
Я не знаю, когда именно мы сделались попутчиками-пилигримами. Но в то приятное прохладное декабрьское утро 1937 года, когда мы прибыли в Раманашрам, я почувствовал, что со мной случилось что-то очень-очень странное и замечательное, и что без его руководства «ЭТОГО» не случилось бы со мной вообще.
Насколько я помню, мы пробыли в Ашраме несколько дней. Морис ежедневно заставлял меня делать перед Махарши сурьянамаскар. Шри Багаван только улыбнулся и сказал: «Пара часов медитации этой саданы полезна для тебя, чтобы снять напряжение в конечностях». Я никогда этого не забуду и даже в теперешнем возрасте (79) я вспоминаю его слова, когда каждый раз на рассвете пробуждаюсь к самсаре и делаю сурьянамаскар.
В Раманашраме было просто «НИЧТО»: ни бесед, ни вопросов, ни ответов, ни надежд, ни страхов, ни молитв – никаких движений ума или интеллекта. И моему вихревому, высокомерному эго просто не за что было ухватиться. В каком-то смысле, оно было сбито с толку, но остерегалось самого себя. Оно не находило себе места. И я не способен был в этом разобраться.
Первую ночь мы с Морисом провели в маленькой хижине и спали на полу на матрацах. Всю ночь я слышал, как кто-то ругается в полный голос, как трубят трубы и бьют в большие и маленькие барабаны. Я был уверен, что всю ночь не сомкнул глаз.
Когда я, не на шутку рассерженный, стал кричать на Мориса по поводу всего этого шума и гвалта, он сказал: «Апа, не было никакого шума. Все было тихо и мирно! Только твой измученный ум создавал весь этот шум. Наблюдай за ним».
Позднее я понял, что ум может быть чрезвычайно изворотливым. Он может работать быстрее скорости света, но часто ему требуется больше времени, чем телу, чтобы добраться из одной точки в другую, так что ты прибываешь, так сказать, по частям. Морис частенько отказывался со мной разговаривать целые сутки, говоря: «Апа, приехало только твое теле. Я подожду, пока ты сам приедешь, прежде чем общаться с тобой».